Неточные совпадения
Она
сидела на моей
повозке восемьдесят четыре раза, или немного меньше.
Старик угрюмо
сидел на облучке, [Облучок — сиденье для кучера в
повозке.] отворотясь от меня, и молчал, изредка только покрякивая.
В
повозке так-то
на пути
Необозримою равниной,
сидя праздно,
Всё что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно...
Ну, так вот я в дороге. Как же, спросите вы, после тропиков показались мне морозы? А ничего.
Сижу в своей открытой
повозке, как в комнате; а прежде боялся, думал, что в 30˚ не проедешь тридцати верст; теперь узнал, что проедешь лучше при 30˚ и скорее, потому что ямщики мчат что есть мочи; у них зябнут руки и ноги, зяб бы и нос, но они надевают
на шею боа.
Отец мой вовсе не раньше вставал
на другой день, казалось, даже позже обыкновенного, так же продолжительно пил кофей и, наконец, часов в одиннадцать приказывал закладывать лошадей. За четвероместной каретой, заложенной шестью господскими лошадями, ехали три, иногда четыре
повозки: коляска, бричка, фура или вместо нее две телеги; все это было наполнено дворовыми и пожитками; несмотря
на обозы, прежде отправленные, все было битком набито, так что никому нельзя было порядочно
сидеть.
Если вы одни в
повозке, то при каждом ухабе, при малейшей неровности, вас перекатывает из стороны в сторону; если вы
сидите вдвоем, то беспрерывно наваливаетесь
на соседа или он
на вас.
В
повозке — спереди
на корточках
сидел денщик в нанковом сюртуке и сделавшейся совершенно мягкой бывшей офицерской фуражке, подергивавший возжами; — сзади
на узлах и вьюках, покрытых попонкой,
сидел пехотный офицер в летней шинели.
На повозке спереди
сидел боком русский бородач в поярковой шляпе и, локтем придерживая кнутовище, связывал кнут.
Едучи дорогой, Юлия Матвеевна не вскрикивала, когда
повозка скашивалась набок, и не крестилась боязливо при съезде с высоких гор, что она прежде всегда делала; но, будучи устремлена мысленно
на один предмет,
сидела спокойно и расспрашивала издалека и тонко Людмилу обо всем, что касалось отношений той к Ченцову.
Иудушка так-таки и не дал Петеньке денег, хотя, как добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в
повозку и курочки, и телятинки, и пирожок. Затем он, несмотря
на стужу и ветер, самолично вышел
на крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему
сидеть, хорошо ли он закутал себе ноги, и, возвратившись в дом, долго крестил окно в столовой, посылая заочное напутствие
повозке, увозившей Петеньку. Словом, весь обряд выполнил как следует, по-родственному.
— Да с полсорока больше своих не дочтемся! Изменники дрались не
на живот, а
на смерть: все легли до единого. Правда, было за что и постоять! сундуков-то с добром… серебряной посуды возов с пять, а казны
на тройке не увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок романеи да так-то
на радости натянулись, что насилу
на конях
сидят. Бычура с пятидесятью человеками едет за мной следом, а другие с
повозками поотстали.
На козлах
сидел Федя и правил разбитой тройкой разномастных лошадей; из
повозки выглядывали ноги дьякона Органова, которые я узнал по желтым шальварам.
Купцы спустили очи и пошли с благоговением и в этом же «бедном обозе» подошли к одной
повозке, у которой стояла у хрептуга совсем дохлая клячонка, а
на передке
сидел маленький золотушный мальчик и забавлял себя, перекидывая с руки
на руку ощипанные плоднички желтых пупавок.
На этой
повозке под липовым лубком лежал человек средних лет, с лицом самих пупавок желтее, и руки тоже желтые, все вытянутые и как мягкие плети валяются.
Купец неподвижно
сидел в
повозке, закрываясь воротником от осеннего свежего ветра и не обращая ни малейшего внимания
на случайных спутников.
Два офицера
сидели под
повозкой и
на погребце играли в дурачки.
Метель стихла, но снег шел густо, и тройка лошадей у крыльца виднелась точно сквозь сетку. Ямщик только что взобрался
на козлы. В открытой перекладной
сидела какая-то темная фигура. Еще две фигуры подошли к
повозке.
— Нет! Невозможно было. Это надо жизни своей решиться… Бог с ним и с капиталом… Подошел я тогда к
повозке, а там у него баба
сидит на рундучке. Поверите, и у той револьверы да кинжалы, вся, как пушка, иззаряжена… Глядит оттуда, точно сова… Ну и народец!..
Больше всего Фленушка хлопотала. Радехонька была она поездке. «Вдоволь нагуляемся, вдоволь натешимся, — радостно она думала, — ворчи, сколько хочешь, мать Никанора, бранись, сколько угодно, мать Аркадия, а мы возьмем свое». Прасковья Патаповна, совсем снарядившись, не хлопотала вкруг
повозок, а,
сидя, дремала в теткиной келье. Не хлопотал и Василий Борисыч. Одевшись по-дорожному, стоял он возле окна, из которого
на сборы глядела Манефа.
В один июньский вечер, когда заходило солнце и в воздухе пахло сеном, теплым навозом и парным молоком, во двор к Дюде въехала простая
повозка,
на которой
сидело трое: мужчина лет тридцати в парусинковом костюме, рядом с ним мальчик, лет семи-восьми, в длинном черном сюртуке с большими костяными пуговицами, и молодой парень в красной рубахе за кучера.
Поднялась суета. Спешно запрягались
повозки. Расталкивали только что заснувших раненых, снимали с них госпитальное белье, облекали в прежнюю рвань, напяливали полушубки. В смертельной усталости раненые
сидели на койках, качались и,
сидя, засыпали. Одну бы ночь, одну бы только ночь отдыха, — и как бы она подкрепила их силы, как бы стоила всех лекарств и даже перевязок!
Длинный, тощий и близорукий, он
сидел на вислоухом коне, сгорбившись и держа в воздухе повода обеими руками. Смирная животина завидела
на повозке охапку сена и потянулась к ней. Селюков испуганно и неумело натянул поводья.
Сидим в узких длинных санях, в «Ноевом ковчеге», как называет нашу
повозку вся труппа Дашковской. Чухонец с невозмутимо спокойным лицом и трубкой-носогрейкой, крепко зажатой в зубах, везет нас в театр
на Пороховые заводы.
Кони помчали, зарябили круги колес, и скоро колымага исчезла из виду изумленного Владимира, не имевшего времени разглядеть, кто
сидел в ней. «Голос знакомый», — думал он, но чей — не мог себе объяснить. Спросить было некого; задние
повозки полетели вслед за переднею. Ломая себе голову над этой загадкой и, между тем, утешенный отечественными звуками, он повернул
на тропу, им избранную.
Вокруг
повозки,
на палубе, стоят и
сидят несколько воинов.
В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузьминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузьминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным вéрхом.
На козлах вместе с извозчиком
сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в
повозке ехали доктор и два солдата.
Уже
сидя в
повозке, в старомодном платье, перешитом из материного, в криво надетой детской шляпке, больше похожая
на странно наряженную некрасивую девушку, чем
на подростка, — она равнодушно поглядывала
на суетившегося дьякона своими волчьими глазами и говорила отцовским сухим голосом...
На повозке была гора вещей, и
на самом верху, рядом с детским кверху ножками перевернутым стульчиком,
сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной
повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел
на холодную землю у колеса
повозки и долго неподвижно
сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди
на этот странный, очевидно-одинокий смех.
И не замечаю, как, несмотря
на все торжествование моей победы и одоления, нападает
на меня ожесточенный сон, и
повозка моя по грязи плывет, дождь сверху по коже хлюпае, а я под буркою сплю, як правый богатырь, и вижу во сне свое торжество: вот он, потрясователь,
сидит, и руки ему схвачены, и рот завязан, но все меня хочет укусить, и, наконец, укусил.